Неточные совпадения
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери
гроба,
И новый он приял венец.
Он умер
в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его
лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
— Шведская королева Ульрика-Элеонора скончалась
в загородном своем замке и
лежала во
гробе.
В полдень из Стокгольма приехала подруга ее, графиня Стенбок-Фермор и была начальником стражи проведена ко
гробу. Так как она слишком долго не возвращалась оттуда, начальник стражи и офицеры открыли дверь, и — что же представилось глазам их?
На желтой крышке больничного
гроба лежали два листа пальмы латании и еще какие-то ветки комнатных цветов; Алина — монументальная,
в шубе,
в тяжелой шали на плечах — шла, упираясь подбородком
в грудь; ветер трепал ее каштановые волосы; она часто, резким жестом руки касалась
гроба, точно толкая его вперед, и, спотыкаясь о камни мостовой, толкала Макарова; он шагал, глядя вверх и вдаль, его ботинки стучали по камням особенно отчетливо.
Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к Катерине Николаевне и действительно (один только Бог знает зачем) послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же,
в течение дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и
лежала в постели) наверх, «
в гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
Они все сидели наверху,
в моем «
гробе».
В гостиной же нашей, внизу,
лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не буду описывать из не прямо касающегося к делу, но замечу лишь, что
гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же
в комнате, был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
О сих обоих сохранилось
в предании, что
лежали они
в гробах своих как живые и погребены были совсем нетленными и что даже лики их как бы просветлели
в гробу.
В голубом, убранном белым рюшем
гробе лежал, сложив ручки и закрыв глазки, Илюша.
Старик, исхудалый и почернелый,
лежал в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня; мы положили его
в гроб, а через два дня опустили
в могилу. С похорон мы воротились
в дом покойника; дети
в черных платьицах, обшитых плерезами, жались
в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив голову на руку, как будто что-то обдумывая.
Я не помню ни фамилии гробовщика, ни того «червонного валета», для которого он доставил роскошный
гроб, саван и покров. Покойник
лежал в своей квартире,
в одном из переулков на Тверской. Духовенство его отпело и пошло провожать на Ваганьково. Впереди певчие
в кафтанах, сзади две кареты и несколько молодых людей сопровождают катафалк.
А впрочем, я, кажется, понимаю: знаете ли, что я сама раз тридцать, еще даже когда тринадцатилетнею девочкой была, думала отравиться, и всё это написать
в письме к родителям, и тоже думала, как я буду
в гробу лежать, и все будут надо мною плакать, а себя обвинять, что были со мной такие жестокие…
Молодой умерла Марфа Тимофеевна и
в гробу лежала такая красивая да белая, точно восковая. Вместе с ней белый свет закрылся для Родиона Потапыча, и на всю жизнь его брови сурово сдвинулись. Взял он вторую жену, но счастья не воротил, по пословице: покойник у ворот не стоит, а свое возьмет. Поминкой по любимой жене Марфе Тимофеевне остался беспутный Яша…
Она любила думать о себе, как о мертвой:
лежит она, раба божия Татьяна,
в сосновом
гробу, скрестив на груди отработавшие руки, тихо и Мирно
лежит, и один бог видит ее материнскую душу.
И он снял с одного из
гробов крышку, еще не заколоченную гвоздями. Там
лежала одетая кое-как
в отребья морщинистая старуха с отекшим синим лицом. Левый глаз у нее был закрыт, а правый таращился и глядел неподвижно и страшно, уже потерявши свой блеск и похожий на залежавшуюся слюду.
В часовне было почти темно. Осенний свет скупо проникал сквозь узенькое, как бы тюремное окошко, загороженное решеткой. Два-три образа без риз, темные и безликие. висели на стенах. Несколько простых дощатых
гробов стояли прямо на полу, на деревянных переносных дрогах. Один посредине был пуст, и открытая крышка
лежала рядом.
Павел между тем глядел
в угол и
в воображении своем представлял, что, вероятно,
в их длинной зале расставлен был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен был на него, а теперь отец уже
лежит в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он
в своем одночасье не умер еще совершенно и ожил
в гробу? У Павла сердце замерло, волосы стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться
в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова
в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на
гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают
гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором
лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг
в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— У нас, говорит, это не покойник, а медведь
в гробу-то!» — «Как медведь?» — заглянул
в гроб, видит — шкура содрана с медведя, обернут он, как следует,
в саван,
лежит словно бы и человек.
Он умер утром,
в те минуты, когда гудок звал на работу.
В гробу лежал с открытым ртом, но брови у него были сердито нахмурены. Хоронили его жена, сын, собака, старый пьяница и вор Данила Весовщиков, прогнанный с фабрики, и несколько слободских нищих. Жена плакала тихо и немного, Павел — не плакал. Слобожане, встречая на улице
гроб, останавливались и, крестясь, говорили друг другу...
Стоять
в рост нельзя, а можно только
лежать или на коленках стоять… точно как
гробу подобно!
— Да, погубить, — повторила Сусанна Николаевна, — потому что, если бы я позволила себе кем-нибудь увлечься и принадлежать тому человеку, то это все равно, что он убил бы меня!.. Я, наверное, на другой же день
лежала бы
в гробу. Хотите вы этого достигнуть?.. Таиться теперь больше нечего: я признаюсь вам, что люблю вас, но
в то же время думаю и уверена, что вы не будете столь жестоки ко мне, чтобы воспользоваться моим отчаянием!
На крышке
гроба,
в ногах оного,
лежал знак великого мастера, а на черном пьедестале горел с благовонным курением спирт;
в голове
гроба на крышке
лежал венок из цветов, и тут же около стояла чаша с солью.
Покуда покойник
лежал в доме, домашние ходили на цыпочках, заглядывали
в столовую (там, на обеденном столе, был поставлен
гроб), качали головами, шептались.
Это было ужасно. Павлу Владимирычу почудилось, что он заживо уложен
в гроб, что он
лежит словно скованный,
в летаргическом сне, не может ни одним членом пошевельнуть и выслушивает, как кровопивец ругается над телом его.
За
гробом возвышался аналой, на нем
лежал медный нательный крест, а вокруг аналоя горели три восковые огарка, укрепленные
в подсвечниках, обвитых серебряной и золотой бумагой от конфет.
В соседней комнате
в гробу лежал Инсаров.
Позади
гроба перед толпою шли дедушка Кондратий и Дуня, немного поодаль виднелся Гришка. За толпою ехала тележка,
в которой
лежала рыдавшая, осиротевшая теперь старушка.
Пошла, воротилась с иконой —
Больной уж безгласен
лежал,
Одетый как
в гроб, причащенный,
Увидел жену, простонал...
Львов (входит, смотрит на часы). Пятый час. Должно быть, сейчас начнется благословение… Благословят и повезут венчать. Вот оно, торжество добродетели и правды! Сарру не удалось ограбить, замучил ее и
в гроб уложил, теперь нашел другую. Будет и перед этою лицемерить, пока не ограбит ее и, ограбивши, не уложит туда же, где
лежит бедная Сарра. Старая, кулаческая история…
Я поспешил к ним на помощь и, пособляя положить на диван больную, не заметил сначала, что посреди комнаты
в открытом
гробе лежит усопший.
Как пери спящая мила,
Она
в гробу своем
лежала,
Белей и чище покрывала
Был томный цвет ее чела.
Навек опущены ресницы…
Но кто б, о небо! не сказал,
Что взор под ними лишь дремал
И, чудный, только ожидал
Иль поцелуя иль денницы?
Но бесполезно луч дневной
Скользил по ним струей златой,
Напрасно их
в немой печали
Уста родные целовали…
Нет! смерти вечную печать
Ничто не
в силах уж сорвать!
Не прошло и двух минут, как, надев сапоги и халат, я уже тихонько отворял дверь
в спальню матери. Бог избавил меня от присутствия при ее агонии; она уже
лежала на кровати с ясным и мирным лицом, прижимая к груди большой серебряный крест. Через несколько времени и остальные члены семейства, начиная с отца, окружили ее одр. Усопшая и на третий день
в гробу сохранила свое просветленное выражение, так что несловоохотливый отец по окончании панихиды сказал мне: «Я никогда не видал более прекрасного покойника».
Афремов. А это оттого, что когда я умру… понимаешь, умру,
в гробу буду
лежать, придут цыгане… понимаешь? Так жене завещаю. И запоют «Шэл мэ верста», — так я из
гроба вскочу, — понимаешь? (Музыканту.) Вот что запиши. Ну, катай.
Мертвец
лежал, как всегда
лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецки утонувши окоченевшими членами
в подстилке
гроба, с навсегда согнувшеюся головой на подушке, и выставлял, как всегда выставляют мертвецы, свой желтый восковой лоб с взлизами на ввалившихся висках и торчащий нос, как бы надавивший на верхнюю губу.
Ты л-лежишь…
в гробу тесовом,
Дыруг наш дорогой…
Д-до лица-а… закрыт покровом…
Желтый и худой…
По колени
в снегу, он уже припрягал тощую клячу к оглоблям розвальней, на которых
лежал длинный, живьем сколоченный
гроб Акулины.
Перед
гробом не шли ни родные, ни поп,
Не
лежала на нем золотая парча,
Только,
в крышу дощатого
гроба стуча,
Прыгал град да извозчик-палач
Бил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч,
И вдоль спин побелевших удары кнута
Полосами ложились.
Старушка
лежала в белом
гробе, и вокруг нее не было ни пустоты, ни суеты, ни бормотанья: днем было светло, а вечером на столе горели обыкновенные свечи,
в обыкновенных подсвечниках, а вокруг были расставлены старинные желтые кресла, на которых сидели свои и посторонние и вели вполголоса тихую беседу о ней — припоминали ее жизнь, ее хорошие, честные поступки, о которых у всех оказались воспоминания.
Он дико взглянул и протер глаза. Но она точно уже не
лежит, а сидит
в своем
гробе. Он отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на
гроб. Она встала… идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь.
В гробу лежит господин
в сюртуке, с худым и острым лицом.
Зарыт он без почестей бранных
Врагами
в сыпучий песок,
Лежит на нем камень тяжелый,
Чтоб встать он из
гроба не мог.
Привидение не обращало никакого внимания на всю эту группу: его глаза были устремлены на один
гроб,
в котором теперь
лежал совсем раскрытый покойник.
Лучше
в гробу лежать, чем с женою ехидною жить!
День к вечеру склонялся, измучилась Фленушка писавши, а Манефа, не чувствуя устали, бодро ходила взад и вперед по келье, сказывая, что писать. Твердая, неутомимая сила воли виднелась и
в сверкающих глазах ее, и
в разгоревшихся ланитах, и
в крепко сжатых губах. Глядя на нее, трудно было поверить, что эта старица не дольше шести недель назад
лежала в тяжкой смертной болезни и одной ногой
в гробу стояла.
Этот кошмар
в глазах испуганной недоумевающей девочки сгустился и надвинулся еще страшнее, когда сраженная ударом генеральша через две недели после похорон
лежала в том же самом зале, среди завешанных зеркал и тропических растений, где полмесяца тому назад покоился
в парчовом
гробу ее муж.
Меж тем
в доме волнение стало уже успокоиваться и водворялся порядок: вскрытые и описанные тела Бодростина и Ларисы были одеты и покрыты церковными покровами; к вечеру для них из города ожидались
гробы; комната,
в которой
лежал труп самоубийцы, была заперта, а
в открытой зале над телом убитого уже отслужили панихиду, и старый заштатный дьякон,
в старом же и также заштатном стихаре, читал псалтырь.
Вокруг
гроба пустое, свободное место: Глафира оглядывалась и увидала по ту сторону
гроба Горданова. Он как будто хотел ей что-то сказать глазами, как будто звал ее скорее подходить или, напротив, предостерегал не подходить вовсе — не разберешь. Меж тем мертвец ждал ее
лежа с закрытым лицом и с отпущением
в связанных платком руках. Надо было идти, и Глафира сделала уже шаг, как вдруг ее обогнал пьяный Сид; он подскочил к покойнику со своими «расписками» и начал торопливо совать ему
в руки, приговаривая...
Но им было теперь не до него: один из этих людей
лежал на краю
гроба, другой философствовал
в остроге, а женщины переходили от одного страдальца к другому и не останавливались на том, что делается с негодяями.
Она
лежала худенькая-худенькая и невероятно вытянувшаяся
в своем небольшом, но пышном белом
гробу. Ей казалось теперь лет пятнадцать-шестнадцать, этой маленькой одиннадцатилетней девочке.
— От бога?… Скажите, Аксинья, зачем же вы меня ночью позвали? — спросил я. — Бог-то богом, а я вам говорю: если бы не позвали меня, ваш муж теперь
в гробу лежал бы, знаете вы это? Ведь он уж кончался, когда я пришел.
— Сами видите, батюшка, как живем. Пенсии я не выхлопотала от начальства. Хорошо еще, что
в земской управе нашлись добрые люди… Получаю вспомоществование. Землица была у меня… давно продана. Миша без устали работает, пишет… себя
в гроб вколачивает. По статистике составляет тоже ведомости… Кое-когда перепадет самая малость… Вот теперь
в губернии хлопочет… на частную службу не примут ли. Ежели и примут, он там года не проживет… Один день бродит, неделю
лежит да стонет.